КРУШЕНИЕ КАНТОКУЭНА | ПОВЕСТЬ О СОВЕТСКО-ЯПОНСКОЙ ВОЙНЕ

Вступление

писатель-баталист,
ветеран Великой Отечественной войны.

Окончание.

Текст статьи

Советские моряки в Порт-Артуре, 1945 год.О зверствах японцев стало известно во всех подразделениях и частях на фронтах и на флоте. Советские бойцы клялись отомстить за смерть героев.
Ефрейтор Колобов, прочитав листовку о злодеяниях японцев, обратился к командиру с просьбой послать его в тыл противника с боевым заданием. Вскоре он получил приказ: проникнуть ночью в тыл врага и уничтожить штаб. Ефрейтор взял с собой лишь одного солдата. Вооружившись автоматами и противотанковыми гранатами, они темной ночью добрались до окраины города и обнаружили японцев в каменном доме. Подкравшись к окнам, Колобов бросил одну за другой гранаты и открыл огонь из автомата...
Утром, когда наши войска выбили противника с окраины, были найдены погибший ефрейтор Колобов и тяжело раненный советский воин. В развалинах остались около сотни трупов вражеских солдат и офицеров.
События на всех фронтах развивались быстро и успешно. Японскому правительству стало ясно, что затянуть войну и добиться приемлемых для себя условий мира невозможно. Япония поняла неизбежность капитуляции и вынуждена была принять условия Потсдамской декларации. Главным фактором, заставившим её сделать этот шаг, было вступление в войну Советского Союза.
14 августа командование Квантунской армии получило телеграфный приказ генерального штаба с требованием уничтожить знамёна, портреты императора, императорские указы и важные секретные документы. Но приказа прекратить сопротивление не последовало. На отдельных направлениях шли кровопролитные бои.

Тогда Генеральный штаб Советской Армии выступил со специальным разъяснением, в котором подчёркивалось, что сообщение о капитуляции Японии является только общей декларацией о безоговорочной капитуляции, а поэтому Вооружённые Силы Советского Союза на Дальнем Востоке будут продолжать свои наступательные операции против Японии.
Быстрые темпы наступления войск позволили перерезать коммуникации противника и сорвать отход главных сил Квантунской армии на Ляодунский полуостров и в Северный Китай. Вражеские войска потеряли управление, полностью нарушилось взаимодействие, и гарнизоны оказывали сопротивление без поддержки, некоторые группировки войск противника оказались без боеприпасов и продовольствия, занимались грабежом местного населения. Фанатичная преданность императору толкала их на гибель.
На огромной территории, которую невозможно окинуть взглядом, горели костры боев и сражений, проливалась человеческая кровь. Люди умирали по вине безумных японских правителей и командования Квантунской армии.
15 августа кабинет премьер-министров Японии К. Судзуки пал. Многие высшие чиновники, ответственные за развязывание войны, покончили жизнь самоубийством. Однако Квантунская армия все ещё не прекращала сопротивления. Некоторые полки даже пытались наступать. И только через двое суток, 17 августа, главнокомандующий Квантунской армией генерал О. Ямада обратился к Маршалу Советского Союза А.М. Василевскому с предложением начать переговоры о прекращении огня. Одновременно он сообщил по радио, что войскам уже отдан приказ, запрещающий боевые действия. Но этот приказ оказался невыполненным.
В Хутоуском укреплённом районе японские офицеры отвергли предъявленный им ультиматум. Парламентёр-японец из пленных, доставивший письменное требование советского командования о сдаче в плен, был зарублен японским офицером. Гарнизон укрепрайона на ультиматум ответил артиллерийским огнём.
Чтобы избежать ненужного кровопролития и не позволить японцам разрушать промышленные объекты и города, уничтожать местное население, требовалось ускорить капитуляцию Квантунской армии. С этой целью Главнокомандующий советскими войсками на Дальнем Востоке маршал Василевский принял решение высадить воздушные десанты в районах наибольшего скопления японских войск в городах, где размещались крупные штабы противника. На карте маршала города Харбин, Гирин, Чанчунь, Порт-Артур, Мукден, Пхеньян были обведены красным карандашом. Десантные группы советских войск должны были заставить японские гарнизоны немедленно капитулировать и сложить оружие.
Начальник штаба Главного командования советских войск на Дальнем Востоке генерал С.П. Иванов 17 августа передал генералу О. Ямада радиограмму маршала А.М. Василевского: «Штаб японской Квантунской армии обратился по радио к штабу советских войск на Дальнем Востоке с предложением прекратить военные действия, причём ни слова не сказано о капитуляции японских вооружённых сил в Маньчжурии. В то же время японские войска перешли в контрнаступление на ряде участков советско-японского фронта. Предлагаю командующему Квантунской армией с 12 часов 20 августа прекратить всякие боевые действия против советских войск на всем фронте, сложить оружие и сдаться в плен...»
Времени у японского командования было достаточно, но ответа не последовало.
Василевский приказал начать высадку воздушных десантов. Одновременно были сформированы небольшие, но хорошо вооружённые подвижные отряды советских войск, включающие танковые роты, дивизионы самоходной артиллерии, истребительно-противотанковые батареи, орудия крупного калибра на механической тяге и подразделения автоматчиков, посаженных на машины. Подвижные отряды устремились к городам, в которых высаживались воздушные десанты. Для ускорения выхода советских войск в Порт-Артур и Далянь полки 6-й гвардейской танковой и 39-й армии перебрасывались туда по железной дороге.
На рассвете кто-то раза три постучал кулаком по борту грузовика:
— Подъем! Строиться!
Солдаты, уставшие за день, поднимались с трудом. Но приказ есть приказ.
Сержант Котин, хотя и не моложе всех, выскочил из кузова первый. Поторопил солдат своего взвода стать в строй.
Новый командир роты лейтенант Великанов и офицер политотдела старший лейтенант Шикин ходили от машины к машине и поднимали солдат.
— Подъем! Строиться! — командовал лейтенант певучим голосом.
Минут через пять рота Великанова выстроилась. Отобрали двенадцать человек. Старшим назначили сержанта Котина.
— Вы поступаете в распоряжение представителя политотдела армии старшего лейтенанта Шикина, — объявил лейтенант.
— На сборы десять минут! — приказал Шикин. — Всем иметь при себе по три боевых комплекта патронов, побриться, получить сухой паек и быть вот здесь! — Он посмотрел на лейтенанта. — Все понятно? Ждите машины.
Вскоре подкатили пять крытых машин с солдатами. Котину и его группе было приказано садиться в последнюю машину. Привезли на аэродром. На лётном поле стояли большие двухмоторные самолёты. Входные двери раскрыты. Иллюминаторы зашторены. На хвостовом оперении под красной звездой тёмный круг с белым номером.
Сержант Котин никогда не летал на самолётах. Подумал: «Три боевых комплекта патронов и гранат... Скорее всего, на другой участок фронта».
— Построиться по подразделениям! — приказал все тот же старший лейтенант. — С вами будет говорить начальник политотдела танковой армии генерал Филяшкин Кирилл Иванович.
Генерал сбросил с плеч плащ-накидку и подошёл ближе к строю.
— Товарищи, вы не раз проявляли бесстрашие, совершали подвиги во имя нашей Советской Родины, — начал он. — Командование доверяет вам одну из сложных задач. С этой минуты вы бойцы воздушного десанта. Военный совет армии приказывает вам высадиться в районе штаба японской армии и заставить японское командование немедленно капитулировать, а затем и разоружить противника...
Говорил генерал и о том, что задача сложная, опасная, но он уверен в успешном её решении. Пожелал воинам успеха. Потом подошёл к старшему лейтенанту Шикину, обнял его:
— Ну, Коля, удачи тебе...
Группа сержанта Котина самая малочисленная, но ребята молодые, крепкие. Только образцового вида нет. Один в бушлате, другой — в шинели и с большим вещевым мешком. Не у всех при себе сапёрная лопата. Кто-то набросил на плечи плащ-палатку и лихо сдвинул пилотку набок. Почти все в ботинках с обмотками.
— Положить вещевые мешки возле ног! — приказал Котин. — Показать автоматы и патроны.
Он придирчиво осмотрел оружие, проверил, сколько у каждого патронов, заставил потуже затянуть ремни, привести себя в порядок.
Послышалась команда:
— Становись! Равняйсь! Смир-р-но! Командирам проверить у солдат наличие боеприпасов и оружие! — приказал старший лейтенант. — Доложить мне. Вольно!
Сержант Котин первым доложил о готовности его группы к выполнению боевого задания.
— Возьмите в свой взвод ещё пять солдат, вон тех, с левого фланга, и — в самолёт номер тринадцать!
— А потом что делать? — спросил Котин, удивив вопросом Шикина.
— Выполнять приказ! Генерал все предельно ясно объяснил. А вы, товарищ Котин, потребуйте от своих солдат, чтобы без вашего ведома ни на шаг! Прежде всего дисциплина и организованность. Ведите взвод на посадку!
На ровном поле большого аэродрома после дождя зеленела трава, утро прохладное, небо затянуто сплошной высокой облачностью. Вдали истребители. Их много. Ровный ряд продолжают двукрылые самолёты ПО-2.
К большим самолётам, издали похожим на китов, группами по двадцать тридцать солдат, не соблюдая равнения, шли на посадку автоматчики. Многие из них совсем недавно были в бою. Гимнастёрки пропитаны потом, пилотки, выгоревшие на солнцепёке, побелели, обувь истоптана по каменистой земле. Лица мужественные, глаза полны готовности выполнить боевой приказ.
Один за другим тяжёлые воздушные корабли поднялись в небо. Одновременно взлетели истребители. Часом раньше с другого аэродрома поднялся самолёт СИ-47 в сопровождении девяти истребителей и уже подлетал к Чанчуню. На его борту — руководитель парламентёрской группы полковник И.Т. Артеменко с пятью офицерами и охраной из шести автоматчиков. Полковник знал, что маршал Малиновский передал по радио на имя генерала Ямады радиограмму: «Сегодня 19 августа в 8.00 парламентёрская группа в составе пяти офицеров и шести рядовых, возглавляемая уполномоченным командующего Забайкальским фронтом полковником Артеменко И.Т., самолётом СИ-47 в сопровождении девяти истребителей отправлена в штаб Квантунской армии с ультиматумом о безоговорочной капитуляции и прекращении сопротивления». Было известно также, что Ямада предупреждён об ответственности за гарантии перелёта. «В случае нарушения международных правил вся ответственность ляжет на Вас лично», — сказано в телеграмме. На случай вооружённого сопротивления японского гарнизона в воздухе постоянно находились советские бомбардировщики.
Самолёт с номером «тринадцать» приземлился благополучно. Сержанту Котину показалось, что возвратились на тот же аэродром. На поле самолёты с красными звёздами.
Едва раскрылась дверь и лётчики спустили трап, как подбежал старший лейтенант, летевший в другом самолёте.
— Котин! Бегом со своим взводом к японской зенитной батарее! — Он указал рукой на видневшиеся вдали зенитки. — Залечь в сторонке. Если откроют огонь, японских зенитчиков уничтожить!
— Есть! — ответил Котин. — Взвод, за мной! — и побежал впереди.
Топот ног, постукивание котелков и сапёрных лопат, сдержанное покашливание автоматчиков. Ни бугорочка, ни окопчика. Равнина. Под ногами земля — как цемент. Если японцы полоснут из пулемёта, укрыться негде. Но вражеские зенитчики стояли у орудий не шелохнувшись. Один даже кланялся, как заводная игрушка. Несколько японцев за спиной офицера робко подняли руки.
Котин остановил взвод, развернул цепь и взмахом автомата потребовал от японцев сложить оружие. Офицер что-то крикнул по-своему, и все зенитчики суетливо стали с оружием в строй. Офицер ещё раз визгливым голосом отдал приказ, и солдаты положили винтовки на землю. Японец подошёл к сержанту и выразительно показал короткими пальцами — «шагал» ими по своей ладони: он просил разрешения увести куда-то своих солдат.
На этот случай указания не было. Сержант принял решение самостоятельно: пусть уводит.
— Разрешаю! — махнул рукой. — А вы, ефрейтор, и вы, — сержант коснулся рукой погона автоматчика, фамилии которого не знал, — дежурьте здесь на батарее. Японцев к пушкам не подпускать! — ещё раз посмотрел на автоматчика, очень похожего на сына Славу. Молоденький, пухлогубый, ему едва ли исполнилось восемнадцать лет!
Японский офицер опять что-то крикнул, и его солдаты, несмотря на жару одетые в тёплые френчи, разобравшись по двое, пошли без командира в сторону казармы. Шли торопливо, пугливо озираясь.
Котин жестом подозвал офицера, и, указывая на стоявшую в небольшом удалении батарею, потребовал идти вместе с ним туда.
— Кофуку... Капитуляций... — произнёс японец, отстёгивая от ремня шашку. — Коросё.
— Да, капитуляция, и безоговорочная... — сказал сержант. — А шашку оставьте при себе. На это я не получал полномочия.
Японец не все понял, но шашку пристегнул, вымученно улыбнулся и опять произнес:
— Кофуку... Коросё...
Полковник Артёменко имел полномочия вести переговоры с главнокомандующим Квантунской армией о безоговорочной капитуляции. Перед вылетом маршал Малиновский предупредил полковника:
— Ваша главная задача: потребовать от генерала Ямада подписать акт о безоговорочной капитуляции. Учтите, Ямада опытен не только в военных, но и в дипломатических вопросах. Проявите выдержку, вежливость и настойчивость.
Полковник Артёменко должен был так же добиться от марионеточного правительства Маньчжоу-Го объявить населению по радио, что японские войска сдаются в плен, а Советская Армия никаких иных целей не преследует, кроме освобождения Маньчжурии от японского ига.
В то время, когда советский парламентёр шёл в штаб Квантунской армии и за ним телефонист тянул связь вплоть до кабинета генерала Ямада, к Чанчуню подлетал советский воздушный десант численностью в пятьсот человек...
Полковник Артёменко вместе с переводчиком вошли в кабинет начальника штаба Квантунской армии. Японское командование, предупреждённое о вылете советских парламентёров, было в сборе. В мрачной комнате с низким потолком за массивным столом сидел генерал Ямада. Артёменко сразу догадался, что это он. Перед вылетом видел несколько фотографий. Внешне не удивлён. Лишь припухшие веки и воспалённые бегающие глаза выдавали волнение японского генерала.
Справа от него сидел генерал Хата — начальник штаба Квантунской армии. Тучный, с редкими волосами, уши оттопырены, лицо обрюзгшее и усталое.
Здесь же сидел худощавый лысый человек во френче, но без знаков различия. В очках, нос прямой, небольшие усы. Перед худощавым — портфель, на портфеле кожаная кепка. Сзади чуть справа высокий и стройный японский офицер во френче без ремня. Справа от него — весь внимание — маленький и робкий офицер-переводчик.
Полковник Артёменко коротко напомнил о положении на фронтах и прочитал заранее подготовленный текст ультиматума о капитуляции. В это время от мощного рокота моторов советских самолётов, пролетавших над городом, задребезжали стекла. Некоторое время все молчали.
— Квантунская армия, выполнив свой долг до конца, вынуждена капитулировать, — заговорил генерал Ямада через переводчика, а затем по-русски тонким голосом с акцентом: — Затягивать наши переговоры бессмысленно, давайте акт, я подпишу. — Часы на стене показывали 14 часов 10 минут.
Вечером со здания штаба главного командования японских войск в Чанчуне был спущен японский флаг. Его место занял красный советский флаг.
Генерал Ямада и премьер-министр Маньчжоу-Го Чжан Цзин-хуэй выполнили и второе требование советского парламентёра: выступили перед населением по радио и сообщили о капитуляции.
В тот вечер на улицах Чанчуня творилось невероятное: огромные толпы местных жителей и среди них немало русских, оказавшихся здесь после гражданской войны, собирались возле поднятых на зданиях красных флагов и плакатов. Советских воинов подбрасывали вверх, хлопали дружески по плечу, обнимали, как могли выражали свою радость.
К сержанту Котину с трудом протиснулись сквозь толпу два молодых человека. Один из них сказал по-русски:
— Товарищ красноармеец, там за домом застрелился японский генерал...
— Вероятно, у генерала не было иного способа уйти от ответственности за свои преступления, — ответил сержант.
18 августа поднялся в небо другой десант в составе ста двадцати человек под командованием подполковника Забелина и взял курс на Харбин. Приказ короткий: захватить аэродром и важные сооружения города, обеспечить сохранность мостов до подхода главных сил 1-го Дальневосточного фронта.
Вместе с десантниками летел заместитель начальника штаба фронта генерал-майор Г.А. Шелахов, назначенный особоуполномоченным Военного совета 1-го Дальневосточного фронта. Он имел задание маршала Мерецкова предъявить командованию японских войск в Харбине ультиматум о капитуляции и продиктовать им условия разоружения.
После двух часов полёта под прикрытием истребителей в серой вечерней дымке показался Харбин. С каждой минутой все отчётливее открывалась панорама большого города. Самолёты снижались, чтобы подойти к аэродрому на бреющем полете. Первым пошёл на посадку самолёт, в котором следовала оперативная группа. Наступили решающие минуты, от исхода которых зависел успех выполнения задачи десантом. Десантники быстро очистили аэродром от японских солдат и заняли прилегающие к нему ангары, мастерские и другие пристройки.
Через несколько минут на аэродром прибыла группа японских генералов, возглавляемая начальником штаба Квантунской армии генералом Хата. Под вечер в одном из зданий аэродрома начались переговоры. За столом сидели девять японских генералов.
Генерал Г.А. Шелахов предъявил им ультиматум о немедленном прекращении сопротивления, разоружении и организованной сдаче в плен. Генералам и офицерам разрешалось иметь при себе холодное оружие и оставаться на своих квартирах до особого распоряжения командования советских войск. Объявление ультиматума произвело на японцев удручающее впечатление. Они сникли, попросили на подготовку ответа три часа.
Харбин, большой экономический и культурный центр, важный железнодорожный узел, был похож в те дни на осаждённую крепость. На улицах завалы из деревьев, дзоты, проволочные заграждения, за укрытиями — танки, пушки, на окраине города — противотанковые рвы, траншеи. Но все эти укрепления потеряли своё значение. Квантунская армия уже не оказывала организованного сопротивления.
К ночи в советское консульство были доставлены подписанные японским командованием приказы войскам о прекращении боевых действий, сведения о численном составе Харбинской зоны и указание японским частям о порядке сдачи в плен. Вооружение, боеприпасы, боевую технику к исходу 20 августа японцы обязались организованно передать советским войскам. Организация питания и медицинского обслуживания японских солдат лежала на японских генералах и офицерах.
На улицах Харбина приостановилось движение транспорта, ликующие толпы народа приветствовали воинов-освободителей, дарили им цветы. В руках многих китайцев были красные флажки.
Десантники заняли вокзал, телеграф, мосты на реке Сунгари. Все важные объекты взяли под свою охрану. Сразу же появились добровольцы, искренне желающие помочь чем-либо советским воинам.
Утром 19 августа генерал Хата с группой японских генералов и офицеров на советском самолёте были отправлены в Приморье на командный пункт 1-го Дальневосточного фронта. А на следующий день в Харбин вошли войска 1-й Краснознамённой армии и отряды пограничников, доставленные Краснознамённой Амурской военной флотилией. Город, украшенный флагами, транспарантами и лозунгами, ликовал.
С прибытием в Харбин штаба и командования 1-й Краснознамённой армии во главе с генерал-полковником А.П. Белобородовым началась массовая капитуляция японских войск.
На аэродроме в Шэньяне (Мукдене), где находился штаб 3-го фронта Квантунской армии, приземлился десант, возглавляемый начальником политотдела штаба Забайкальского фронта генерал-майором А.Д. Притулой. Десантники прежде всего заблокировали взлётные полосы, взяли под охрану более двухсот японских лётчиков. А аэродром буквально был забит японскими боевыми самолётами и зенитными пушками.
Возле самолёта, расписанного иероглифами, суетились какие-то люди. Дорога к самолёту устлана коврами. Обратил на себя внимание моложавый, элегантно одетый, высокий китаец в массивных роговых очках.
— Это император Маньчжоу-Го Генри Пу И! — сказал по-русски один из китайцев, подошедший к генералу, возглавлявшему десант. — Император передает себя в руки советского командования и просит немедленно отделить его от японских военных и взять его под охрану.
Генерал Притула догадался, что беспокоит потомка «могущественной» маньчжурской династии китайских императоров, не успевшего улететь в Японию. Этот предатель своего народа был в руках японских милитаристов послушной марионеткой; хозяином Маньчжурии был штаб Квантунской армии. Китайский император добровольно пошёл в услужение к оккупантам. Он много знал о преступлениях японцев в Китае, а теперь, испугавшись своих «друзей», просит советское командование взять его под охрану.
Советский генерал удовлетворил просьбу Пу И, приказал солдатам взять его под стражу, а затем отправил на самолёте в штаб фронта.
На следующий день в Мукден вступили советские танки и машины с пехотой. И здесь, как и во всех городах и селениях, народ радостно встречал победителей.
Воздушные десанты в те дни были высажены и в других крупных городах Китая и Северной Кореи. Они предваряли поход передовых отрядов армий, сковывали действия противника.
Но и после приказа главнокомандующего Ямада войскам Квантунской армии сложить оружие, в горах и в тайге слышалась перестрелка. Отдельные гарнизоны преднамеренно не прекращали боевых действий.
В полосе наступления войск 1-го Дальневосточного фронта некоторые укреплённые районы и вражеские группы продолжали бессмысленное сопротивление и были разгромлены советской артиллерией и авиацией.
Военные действия велись и в Северной Корее, на Сахалине и Курильских островах.
Оставались ещё мелкие банды, скрывавшиеся в лесах и в городах Маньчжурии. У них одна цель — месть, уничтожение советских воинов, грабеж населения. Для уничтожения их выделялись подразделения пограничников.

 

 

🔥 НЕОЖИДАННЫЕ ВСТРЕЧИ И РАССТАВАНИЯ

С оголённой вершины сопки, где боевые позиции занимала рота десантников, контролируя участок дороги на Сейсин, хорошо просматривалось море. До самого горизонта, откуда поднималось солнце, растекалась его лазурная гладь.
— Как шёлк расстелен! — удивлялся старшина Яценко, приставив к глазам бинокль. — Я назвал бы Японское море Шелковым морем. Какая красота! Слава, погоди играть. Все ты какие-то грустные мелодии играешь. Марш давай! Видишь, сколько кораблей идёт.
Котин положил баян в футляр, обиделся, и старшина заметил это.
— Не обижайся, лучше ответь мне, почему корабли направились к берегу, а не в порт?
— Десантников везут, ясное дело. Причалы в порту заняты, там раненых сажают, грузы отправляют. Только зачем десант идёт, если уже капитуляция началась? Вот вопрос.
— Ну, матрос Котин, как ты докладываешь? Не уставной у тебя язык. Займусь я тобой, как вернёмся на Родину, — пожурил старшина смущённого баяниста. — Краткость, точность и разборчивость — вот что главное в ответе на вопрос командира. А ты: «Зачем везут?» А терминология: «грузы отправляют», «раненых сажают»...
— Уставы и наставления вы знаете, товарищ старшина, — вмешался в разговор ротный балагур Борис Чуркин. — А пшённый супчик нам давно надоел. Как на этот счёт в наставлениях указано? — Чуркин сдвинул с затылка матросскую бескозырку на глаза.
— Давай, давай, мели, Емеля, — сердито заметил Яценко. — По тебе кухня скучает. Давно я тебе собираюсь подарить наряд за пререкание.
— Я истину глаголю, — продолжал Чуркин. — В животе от пшёнки грустновато... Поглядите на Славу-баяниста: глаза синие, как море, лицо вытянутое, словно отражение в самоваре... Играет вяло...
Солдаты засмеялись, но старшина Яценко всегда готов парировать шутки пословицами:
— У нас на Украине говорят: «Здоровому человеку всякая пища полезна».
— Так-то на Украине. А матросу подходит только калорийная пища, — не унимался Чуркин.
— Отправляйтесь, рядовой Чуркин, на кухню! Сегодня местные рыбаки подарили нам пять вёдер свежей рыбы, треба помочь ротному повару. Вот и будет пища калорийная... Кру-гом! Шагом ар-р-ш!
Слава быстро достал баян и громко заиграл марш. Кто-то прыснул со смеху.
— Отставить играть! — потребовал старшина. — А вы, рядовой Котин, будете сопровождать меня. Возьмите автомат, пойдём в штаб.
В небольшом живописном селении, у подъезда белого особняка, утопавшего в зелени, стояли легковые автомашины. По мраморным ступенькам то и дело поднимались и спускались с папками в руках офицеры.
— Подожди меня здесь, — сказал Яценко. — Дальше стоянки автомашин не уходить! Можно перекурить.
— Есть, товарищ старшина! — ответил Котин. — Только я не курю. Посижу вон там в холодке.
Проходя мимо легкового автомобиля, Слава обратил внимание на матроса, сидевшего на заднем сиденье с развёрнутой газетой. Очень похож на того Серёжу, который спас его в первый день боя, когда японский солдат набросился с ножом. Остановился. Посмотрел пристально.
— Серёжа? — спросил робко.
— О! Слава! Какими ветрами? — соскочил с сиденья легкового автомобиля матрос. — Привет, дружище!
— Вот чудо! Ты что, военным стал? — удивился Слава.
— С твоей лёгкой руки, — улыбнулся Сергей. — Помнишь, как ты расхваливал меня капитану 1-го ранга Якореву: «Прекрасно владеет японским языком и корейским...» Вот и взял он меня переводчиком. А ты по какому случаю здесь?
— Со старшиной пришёл. Его в штаб вызвали, а я сопровождаю. — Слава пощупал белоснежную матросскую форменку на Сергее, прищёлкнул языком. Красивая форма у моряков. Послушай, Серёжа, ты тогда мне рассказывал о том, как чуть не утонул, что-то о гибели вашего судна. Но я был в таком состоянии... Понимаешь, моя мама тоже ходила в плавание. И где-то в море погибла.
Серёжа помрачнел. Ответил не сразу.
— Наше судно было потоплено в Японском море. Прошло два года... У нас были на корабле женщины. Сегодня мы с капитаном 1-го ранга едем в Шэньян, где был огромный лагерь военнопленных. Мой командир ищет пропавшего сына-моряка, а я хочу узнать, нет ли там нашего врача Котиной...
Слава побледнел, глаза округлились...
— Что ты сказал? — спросил он, заикаясь. — Повтори, что сказал?
— Да... — вздохнул Сергей. — Все это было ужасно. Мы возвращались с мирным грузом в Советскую Гавань, и вдруг подлодка. Двумя торпедами она потопила наше судно, и нас подобрали японцы. Я, как видишь, жив, а что с Людмилой Николаевной, не знаю.
— Серёжа! — сдавленным голосом выкрикнул Слава. — Котина Людмила Николаевна — моя мать... Что же ты молчал, Сереженка...
— Ты разве Котин? — удивился Сергей. Он обнял Славу. — Не плачь, Слава. Думаю, она жива... Они хотели, чтобы мы подтвердили, будто наше судно потоплено американцами. Но это не так. Потопили нас японцы. Я все видел.
Кто-то из двери позвал Сергея, но он успел сказать:
— Приходи сюда вечером, поговорим... Я все расскажу. Приходи.
— Обязательно! — пообещал Слава. — Вечером обязательно. Только не забудь, встреча здесь!
В роте десантников о случившемся узнали все. Старшина Яценко вечером вместе со Славой Котиным пришли к штабу. Ждали Сергея дотемна. Потом стали искать капитана 1-го ранга Якорева, у которого служит переводчиком Сидоров Сергей, наконец узнали: оба они уехали на день-два в Шэньян.
В лагере военнопленных на окраине Шэньяна находилось свыше двух тысяч человек. В основном американцы. Измождённые, худые, с бледными лицами, чудом выжившие в невыносимых условиях японского плена.
Когда советские офицеры сообщили несчастным людям, что они свободны, стихийно возник митинг. Американский солдат Байби сказал, вбежав на крыльцо дома:
— Нам русские войска принесли свободу! Три с половиной года мы томились в японской тюрьме. Тысячи нас умирали от голода и пыток... Наши русские боевые друзья, к вам обращаюсь я, простой американский солдат, со словами горячей благодарности и любви! Никто из нас не забудет этого дня. На всю жизнь мы ваши самые верные друзья, и эту дружбу с Россией мы завещаем своим детям.
Среди военнопленных были генералы и офицеры вооружённых сил Великобритании и Соединённых Штатов Америки. Капитан 1-го ранга Якорев вместе со своим переводчиком весь день провёл среди освобождённых. Сергей Сидоров пользовался случаем и спрашивал о Котиной Людмиле Николаевне. Но утешительных сведений не получил.
На следующий день, возвращаясь в свой штаб, Якорев спросил у Сергея:
— Скажите, а кто такая Котина, почему вы так встревожены?
Сергей рассказал, как ходил на торговом судне к берегам Америки, как японская подводная лодка потопила его. Рассказал и о враче Котиной и её сыне Славе.
— Я не знаю, куда они упрятали всех других подобранных, но догадываюсь: в живых никого нет.
— От них всего можно ожидать, — ответил капитан 1-го ранга. — Я давно служу на Дальнем Востоке, знаю, на что способны они. Тебе повезло, что на корабле находились корейские матросы. Ну, а что же мы скажем Славе? Как-то помочь нужно ему.
— Не знаю, — задумался Сергей и вздохнул.
В памяти всплыли ужасные картины гибели судна, допрос, удары плетью по голове, побег... «Неужели японцы убили судового доктора Котину?» думал он. Вспомнил, как нежно она говорила о своём сыне Славе...
Чем-то доктор Котина была похожа на Серёжину маму. Сергей ничего не знал о своей матери с тех пор, как ушёл в плавание, но был уверен, что она, как и прежде, работает в школе. Он написал ей много писем, но ответа не было.
«А быть может, она получила извещение, что я погиб, и уехала из Владивостока куда-нибудь подальше, чтобы ничто не напоминало о её горе...» — подумал Сергей и вспомнил, как он вместе с мамой плакал, когда пришло сообщение о гибели отца в боях за Ленинград.
Долго ехали молча. Навстречу мчались с включёнными фарами машины, на всех перекрёстках — регулировщики с флажками, кое-где на обочинах брошенные пушки, телеги, сожжённые грузовики и танки Квантунской армии. Все это теперь хлам и годится только на переплавку.
Под монотонный рокот тупоносого «виллиса» одолевала дремота. Но едва Сергей начинал засыпать, как перед глазами возникали измождённые узники, которых он видел днём в лагере, и японский офицер с крупными пожелтевшими зубами, который допрашивал его и врача Котину на корабле. Неужели погибла Людмила Николаевна?
...В те же ночные часы, когда Сергей Сидоров вместе с капитаном 1-го ранга Якоревым возвращался из Шэньяна, десантная рота, в которой служил Слава Котин, была поднята по тревоге и ушла на сторожевом корабле во Владивосток. Никто из десантников не знал, что им предстоит участвовать в освобождении Южного Сахалина. Слава Котин сожалел, что не узнал адреса Сергея. Надо бы оставить и свой адрес, и адрес отца, и тёти Клавы. Как теперь сообщит Сергей, если узнает что-нибудь о матери?
Последние бои второй мировой войны. Квантунская армия разгромлена. Осталось выбросить японских захватчиков из Южного Сахалина и с Курильских островов.
Для проведения Южно-Сахалинской боевой операции привлекались войска 16-й армии под командованием генерала Л.Г. Черемисова и Северная Тихоокеанская флотилия вице-адмирала В.А. Андреева.
На территории Южного Сахалина японское командование держало более 19 тысяч солдат и офицеров. Приграничная полоса и береговая линия имели множество прочных железобетонных, каменных и бревенчатых сооружений, насыщенных орудиями и пулемётами. Все порты оборонялись крупными гарнизонами.
Боевые действия на Сахалине начались ещё 11 августа. Войска генерала Л.Г. Черемисова после артиллерийской подготовки прорвали оборону укреплённого района противника и наступали в южном направлении. Враг упорно сопротивлялся, переходил в контратаки, и кое-где ему удалось задержать наступление советских войск. Но, надеясь удержаться на Сахалине, он начал вывозить из портов штабы, госпитали и оборудование. Чтобы сорвать вывоз ценностей, советское командование приняло решение немедленно высадить в порты Сахалина морские десанты. В число этих подразделений была включена и рота, в которой был Слава Котин. Пока рота готовилась к десантированию, из Советской Гавани уже отправились корабли первого эшелона. Неожиданно начался ливень, море штормило, и подход к портам при плохой видимости оказался невозможным. Больше суток шли корабли из Советской Гавани. Рано утром был найден вход в центральную гавань порта Маока, в неё и устремились катера с первым броском десанта. Не встретив сопротивления, моряки захватили 20 августа прибрежный плацдарм, но расширить его не успели. Противник подтянул туда сухопутные части, и завязался бой.
Десантники действовали смело и решительно, подошло ещё несколько кораблей, и к полудню противник был выбит из города. Японцы потеряли более 300 солдат и офицеров убитыми, и 600 было взято в плен. Но это была ещё не победа. Продолжая наступать в глубь острова, десантные подразделения встретили сильное сопротивление врага. Против моряков, вооружённых автоматами, карабинами, гранатами, японцы бросили артиллерию и танки. Нужна была немедленная помощь.
Из Советской Гавани в спешном порядке отправлялись на Сахалин свежие силы.
Ещё совсем недавно старшина Яценко, возвратившись из штаба, хотел обрадовать баяниста Котина, показывал ему газету с приказом о награждении многих десантников орденами и медалями. Но всегда весёлого Котина словно подменили. Он посмотрел заплаканными глазами на старшину и отвернулся.
— Слава, что с тобой? Ты плачешь...
Зная о большом горе матроса, старшина пытался успокоить его.
— Ты не горюй, все узнаем, — обещал старшина. — Кончится война, и мы найдём твоего Сергея. А может, и мать жива... Все бывает. Лишь бы скорее все это завершилось...
Из Владивостока десантников сразу же направили в Советскую Гавань. Там выдали всем матросское обмундирование. А то было как-то странно: все в солдатском, а называют матросами. Теперь все на своём месте. Вячеслава Котина назначили командиром отделения. На груди у него рядом с медалью «За отвагу» — орден Славы третьей степени. Слава выглядел стройным, подтянутым, мужественным. В его отделении десять автоматчиков и два пулемётчика. Все ребята молодые, в боях не были, но обучены хорошо. На своего командира они смотрели с особым уважением. Готовы выполнить любой приказ.
Перед отправкой на боевое задание десантная рота вместе с другими ротами провела учебную высадку на берег и получила хорошую оценку командования.
У Славы щемило сердце от мысли, что так неожиданно расстался с Сергеем. Простить себе не мог того, что не только не обменялся с ним адресами, но и не узнал его адреса во Владивостоке. Было время, и мог бы сбегать к матери Сергея, принести ей радость... И вдруг пришла мысль: «А если убьют меня и после этого найдётся мама? Как она вынесет этот удар?»
Из Советской Гавани Слава отправил письма отцу, тёте Клаве, написал и на разъезд Безымянный дедушке Мирона и всем сообщил, что рассказал ему Серёжа Сидоров. Лишь одного не мог написать: что идёт на выполнение боевого задания, будет освобождать Сахалин или Курильские острова. Он ещё не знал, куда отправят роту.
22 августа всем выдали боевые патроны, гранаты, сухой паек и чистое белье. А утром 23 августа батальоны морской пехоты сводной бригады были выстроены возле причала. Личный состав всей бригады был построен в виде гигантской буквы «П». Наконец-то Слава увидел в противоположной шеренге Бориса Чуркина. Он тоже стоял на месте командира отделения и жестами руки требовал от моряков подровняться, стоять не сутулясь. Борис тоже увидел Котина и кивнул ему. Начался митинг.
— Товарищи матросы, сержанты, старшины и офицеры! Родина поручает нам освобождение от японских самураев Южного Сахалина, далёкой, но русской земли...
Капитан первого ранга говорил, что Южный Сахалин был и будет наш, что воины-освободители не пожалеют жизни своей и выполнят боевой приказ. А потом, к удивлению Славы, выступил старшина Яценко.
— Братья, сыны, боевые товарищи, среди вас немало воинов, которые уже бывали в сражениях, они знают звериные нравы японской военщины. Но наше дело правое, мы били фашистов, разобьём и этого зверя. Клянусь командованию, Родине своей, что буду драться до последней капли крови!
Когда Яценко закончил, раздались аплодисменты и по строю прокатилось сперва чуть разноголосое, а потом дружное «Ура!».
Затем офицер в черном кожаном пальто объяснил:
— Товарищи! На Южном Сахалине уже идут бои, японцы отступают. Наша задача: высадиться в порту Отомари и, заняв его, не позволить японцам вывозить ценности и эвакуировать свои штабы. Военный совет фронта желает вам успеха в бою!
Было объявлено, какие суда должны занимать десантные подразделения. Отделение Котина оказалось на минном заграждении «Океан».
Отряд в составе девятнадцати кораблей взял курс на Отомари. Часа два-три море было почти спокойно, небо хотя хмурое, но без дождя.
Слава спрашивал у ребят, не знают ли они, где расположен порт Отомари, но они виновато пожимали плечами: не знаем. Набрался смелости, обратился к капитану — командиру роты. Офицер достал из кармана записную книжку и нарисовал остров, похожий на клешню рака. Провёл карандашом черту, разделившую рисунок на две части.
— Вот нижняя часть острова и есть Южный Сахалин, — пояснил он, — а между выступами, вот здесь, — капитан поставил точку в середине как бы между растопыренными пальцами, — находится порт Отомари. Севернее на берегу, обращённом к СССР, порт Маока. Там уже 20 августа высажен наш десант. Мы отрежем гарнизон от порта, и все они окажутся в ловушке. Ясно? — Капитан передал лист из записной книжки Котину и улыбнулся. Любопытный ты — это не плохо. А теперь расскажи об этом своим краснофлотцам.
— А как вы полагаете, товарищ капитан, могли наши торговые суда, возвращаясь из Америки, проходить через пролив Лаперуза? — поинтересовался Слава.
— Думаю, что могли, — ответил капитан.
К полудню хлынул проливной дождь, качка усилилась. Корабль то взбирался на гребень волны, то с грохотом опускался, и казалось, он хочет нырнуть под воду, скрыться от непогоды.
Туман плотно закрыл идущие в установленном порядке суда. Началось самое неприятное для людей, не видевших море. От порывистой качки многих ребят стало мутить. Побледнел и Слава. От обеда отказался. Хотелось выйти на палубу, подышать свежим воздухом, но не разрешалось. Измученный морской болезнью, Котин, как и другие десантники, несколько раз засыпал, но быстро просыпался от неприятной, подкатывающей к груди давящей боли. Лицо заливал горьковатый пот, тельняшка была мокрой, хотя и пробирала, словно от холода, дрожь.
— Да я готов вплавь... Лучше в бой, в самое пекло, чем так плыть...
Штормовая погода помешала кораблям прибыть в Отомари к сроку. Командование десантом вынуждено было приказать кораблям зайти в бухту, переждать шторм.
Наутро погода улучшилась. Самолёты нанесли по порту военно-морской базы Отомари бомбовый удар. Десантники высадились под прикрытием огня корабельной артиллерии без потерь. Котин приказал бойцам отделения продвигаться вперёд короткими перебежками.
— Так никто же не стреляет, — сказал высокий матрос, у которого во время высадки бескозырка слетела с головы. — Удрали японцы.
— Когда враг откроет огонь, укрываться будет поздно, — ответил Котин и словно предвидел беду. Сверху из окна двухэтажного дома полоснул пулемёт. Высокий десантник присел, ухватился за живот и упал на каменную мостовую.
Котин не успел отскочить к дому и юркнул проем подвального окна. Стрельба слышалась и справа и слева, но этот пулемёт прижал к земле всю высадившуюся группу десантников.
Выбив ногой застеклённую раму, Слава спустился в подвальное помещение, загруженное ящиками и бочками. В полутьме заметил дверь. Он приготовил гранату-«лимонку», взвёл автомат и быстро выбежал в широкий сырой коридор. Справа в тусклом свете видна была лестница. Котин, прижимаясь к стене, торопливо вбежал по ступенькам лестницы и, озираясь, стал подниматься выше. На первом этаже двери раскрыты, в комнатах ворох бумаг, разбросаны стулья, тряпье. На втором этаже обе двери закрыты, но в левой выломлена доска. Из пролома валит пороховой дым, и дышать трудно.
Не было сомнений, что в квартире засел пулемётчик. Слава хотел бросить в пролом двери гранату, но сообразил: пулемётчик может находиться за перегородкой и тогда взрыв гранаты насторожит его. Нужно проникнуть через узкий пролом в квартиру.
Сняв бушлат, Слава нырнул в брешь, оцарапал о щепастую доску плечо и больно ударился головой о что-то твёрдое. Пулемётчик продолжал стрелять. Приоткрыв дверь, Слава увидел возле окна японского солдата. Он метался возле грохочущего пулемёта, поливая короткими очередями улицу. Котин вскинул автомат и чуть не нажал на спусковой крючок, но пулемёт вдруг замолк. Тщедушный солдат-пулемётчик кинулся к ящику, и в тишине звякнула цепь. Он был прикован к стене.
Слава опустил автомат. Не убивать же человека, посаженного на цепь.
— Кофуку! — крикнул он, не зная другого японского слова, как «капитуляция».
Японец пружинисто подскочил и мгновенно рванул за кольцо гранату, висевшую на брючном ремне. Слава упал на пол, но это уже не могло его спасти. Раздался взрыв...
Когда двое десантников вбежали в комнату, Вячеслав Котин был уже мёртв.
Возле пулемёта лежал изуродованный труп японского солдата и сорванная с ноги цепь. У подоконника стоял ящик, наполненный запасами пулемётных лент...
Из окна хорошо просматривалась до причала неширокая улица, по ней нескончаемым потоком бежали матросы. К восточной части города навстречу десантникам подходили подразделения 113-й стрелковой бригады.
К 10 часам 25 августа военно-морская база Отомари была полностью занята советскими частями. 3400 японских солдат и офицеров сложили оружие.
...В конце августа части Камчатского оборонительного района и Петропавловской военно-морской базы и морская пехота Тихоокеанского флота в основном очистили от японских захватчиков Курильские острова. Но тяжёлые, кровопролитные бои за отдельные острова Курильской гряды продолжались до 1 сентября.
Десантной роте Яценко пришлось вести бой за остров Кунашир, расположенный всего лишь в пятидесяти километрах на северо-востоке от японского острова Хоккайдо. Кунашир обороняли усиленные артиллерией полки японской пехотной дивизии.
Яценко после взятия военно-морской базы противника Отомари получил воинское звание лейтенанта.
Построив роту, лейтенант Яценко, едва справившись с волнением, зачитал приказ:
— «За мужество, проявленное в боях с врагом, Вячеслав Николаевич Котин награждён орденом Красного Знамени посмертно...»
Японские войска на острове Кунашир сопротивлялись не долго. Гарнизон капитулировал. Рота Яценко разоружала большую группу вражеских войск. Матросы держали оружие наготове и наблюдали, как вяло складывали в кучу винтовки японские солдаты.
Яценко стоял возле орудия и рассматривал затвор, потом нагнулся под лафет и почувствовал вдруг жгучую боль под левой лопаткой. Он выпрямился и увидел у станины пушки японского офицера. Подбежавший Борис Чуркин ловким ударом выбил нож из руки японца и удержал своего командира, не дал ему упасть.
— Санитара сюда! Срочно! — крикнул Борис, бережно поддерживая раненого.
Но ни санитар, ни врач уже не могли спасти Яценко. Смертельно раненный ножом в сердце, он скончался на руках Бориса. Умирая, успел сказать:
— В кармане письмо жене... Не посылай...
В том письме лейтенант Яценко сообщал жене, что война закончилась победой и скоро он приедет домой...
На войне смерть шагает рядом с солдатом и никто не знает, когда она унесёт человеческую жизнь. И если все же погибнет воин в боях за Родину, имя его навечно останется в памяти живущих.

 

 

🔥 НА РАССВЕТЕ

На стене отщёлкивали время старинные ходики. В углу за печкой стрекотал сверчок. С незапамятных времён эти привычные ночные звуки наполняли дом лесника. Бывало, уставший за день, ляжет дед Василий на постель, прислушается к сверчку и ходикам и заснёт крепким сном. А в шесть утра зимой, когда на дворе ещё темно, он на ногах. Нужно печку истопить, скотину покормить и себе еду приготовить.
С отъездом Мирона прицепилась бессонница. В окно уже пробивался слабый свет зари, а дед Василий никак не мог уйти от тревожных мыслей. Вся радость и надежда — внук Мирон. Нет у Василия Фёдоровича никого из родных и близких. Все внимание, заботу и любовь отдавал внуку.
Дед Василий понимал, что фронт есть фронт. Война уносит жизни многих людей. Но как пережить одинокому старому человеку, если что-нибудь случится с Мироном?
Жену похоронил, сноха и сын погибли. Если не станет Мирона, на том и остановится род Ефимовых.
Но тут же дед вспоминал и свои молодые годы, когда, на год моложе Мирона, ушёл из дома в Саратов, нанялся помогать грузчикам в порту. Кого он тогда спросился? Сам решил...
За окном послышались торопливые шаги. Кто-то подбежал и залез на завальню, постучал легонько в стекло.
— Кто там? — спросил лесник. Ёкнуло сердце. Неужели Мирон?
— Скажите, здесь живёт Василий Федорович Ефимов? — отозвался девичий голос. — Я медицинская сестра.
Дед Василий вскочил с постели. «Вот и беда...» — подумал он.
— Я Ефимов, а что? — отозвался он настороженно.
— Вас просят срочно в вагон санитарного поезда... — сказала девушка. — В третий вагон. Там вас ждут.
Лесник раскрыл окно, увидал уходившую по тропинке под уклон девушку в военном, и в груди словно камень застрял. Хотел подойти к своей койке, чтобы одежду взять, а сил нет, ноги одеревенели. Кое-как дотянулся до ведра с водой, плеснул в лицо пригоршней, смочил грудь.
«Кто же там? — подумал про себя. — Если Мирон, то, выходит, тяжело ранен, если сам не пришёл...»
Леснику Ефимову только казалось, что он едва переставляет ноги. К третьему вагону прибежал чуть ли не вместе с девушкой.
— Дедушка, заходите в вагон, — сказала она, — только тихонько. Вас просит один солдат.
— Это мой внук... Спасибо тебе, дочка... Что с ним?
— Не волнуйтесь, дедушка. Он уговорил меня позвать вас. Зайцев.
— Постой! Кто такой? Зайцева не знаю... — Лесник оторопел. — Может, Слава? Так он Котин...
— Вот здесь, только недолго, — предупредила девушка. — Зайцев, к тебе пришли!
— Спасибо, сестричка.
На нижней полке лежал круглолицый, стриженный наголо, курносый паренёк. Грудь забинтована. До пояса укрыт грубошёрстным одеялом.
— Не томи, сынок, говори, что там с Мироном? — спросил старик, предполагая, что солдат собирается сообщить ему о внуке. — Сразу-то легче, говори...
— Жив. Приходил со мной проститься. Такие, как он, не должны погибать, — ответил раненый.
Зайцев запустил руку под подушку, достал свёрток, перевязанный бинтом. Заговорил тихо:
— Вот что, дедуля, возьмите себе. Это корень жизни. Женьшень называется. Мы с Мироном нашли. Берите... Очень помогает от всех болезней.
— Знаю, сынок, спасибо. Я сам не находил, а мой знакомый, специалист по лекарствам, давал мне, но я в госпиталь отнёс. Только напрасно ты отдаёшь, берег бы. Или раненым...
— Вам, дедушка, самый раз: здоровья прибавит, силы даст. — Солдат улыбнулся. — Мне рассказывал о вас Мирон, приглашал в гости после войны... Эх, какой у вас внук! Я за такого в огонь пойду. Приедет, скажите ему про меня.
— Ну, а что Мирон наказал передать мне?
— Э, — махнул рукой Зайцев, — меня-то в бою японец насквозь прострелил, я лежал и бредил. Мирон прискакал в лазарет, а тут и расставаться надо.
— Пора, посетитель, — послышался голос за дверью.
— Ну, спасибо, сынок, — сказал лесник и дотронулся рукой до горячего лба Ивана. — Выздоравливай и приезжай.
— Спасибо, дедуля, — оживился Зайцев. — Жив буду, приеду.
— Адресок-то есть у вас? — спросил Василий Федорович. — Медку, орешков пришлю...
— Нет, я пока не знаю, куда меня направят. Напишу вам из госпиталя, ответил Зайцев. — Прощайте.
— Рана у него опасная, — шепнула медицинская сестра, когда старик спустился с подножки вагона на землю. — Ой, как он уговаривал меня сходить за вами!
— Э, да что же это я... — Дед Василий взял за руку девушку. — Идём со мной...
С проворностью молодого человека лесник добежал до дежурного станции и выпалил на одном дыхании:
— Петруся! Сколько эшелон стоять будет? Медку хочу передать раненым... Мы — на одной ноге...
— Не торопись, дед Василий, — успокоил дежурный, — санитарный ещё не один час простоит.
Лесник Ефимов за последние дни будто помолодел. Ходить стал бойчее, чаще надевал новый пиджак, чтобы людям в праздничном виде показаться. И не женьшень тому причиной. Женьшень он так и хранил в газете, перевязанной бинтом. Помолодел дед Василий после того, как радио известило, что Советские Вооружённые Силы на Дальнем Востоке наголову разбили миллионную японскую Квантунскую армию и освободили Северо-Восточный Китай, Северную Корею, Южный Сахалин и Курильские острова. Наступил долгожданный мир! Об этом громко, на весь разъезд Безымянный, говорил динамик.
И вдруг телеграмма: «Мирон выезжает на учёбу в военное училище. Заедет домой. Родион».
Передавая Василию Фёдоровичу телеграмму, дежурный полюбопытствовал:
— От какого это Родиона ты получил сообщение?
— Голова садовая! Это от самого маршала Малиновского Родиона Яковлевича... От командующего фронтом...
— Да ну?
— Вот тебе и ну...
В небе ни облачка. Зной. Слепни и оводы изнуряют лошадей и всадников. О сырой тайге, где тучи комаров, солдаты теперь вспоминали с удовольствием. Там хватало воды. А здесь словно кто-то нарочно разбросал мелкую сухую щебёнку. Унылая, выжженная солнцем даль без конца и без края. Лошади теряли сточенные камнями подковы, прихрамывали. Припадала на переднюю ногу и Звёздочка. Все чаще слышна команда спешиться. Солдаты ведут лошадей в поводу, обливаясь солёным потом и глотая желтоватую пыль. Ночью отдельный эскадрон вышел к небольшому китайскому селению. В нем ни души. Даже не слышно лая собак. Эскадрон проскочил селение на рысях. Жилища словно разбросанные в поле копны сена. Миновав безымянное селение, эскадрон въехал в другое, где слышался какой-то непонятный шум, лаяли собаки.
К Мирону подъехала Женя.
— В селениях сап. Всюду выставлены ветеринарные посты. Эскадрон будет обходить этот опасный район. В колодцах воду не брать, заражена японцами.
Страшная весть разнеслась молнией.
Мирон следовал в арьергарде, не знал, что происходит впереди — в голове эскадрона, но догадывался, что отдыха скоро не будет. Остатками воды во фляге смочил губы лошади, протёр ей глаза. Лошадь даже потеть перестала. Мирону тоже хотелось пить, во рту сухо, но он терпел...
На рассвете повеяло прохладой, показалась небольшая зелёная роща и разбросанные строения. Когда эскадрон вытягивался, обходя кукурузное поле, Мирон успел сорвать три початка и на ходу покормил Звёздочку.
После полудня эскадрон разместился в роще возле водоёма. На той стороне пруда виднелся дом с белыми колоннами и причудливой крышей. Не много встречалось таких живописных уголков. Они принадлежали богатым китайцам или японским генералам.
Наконец-то напоили лошадей, фуражиры привезли и раздали овёс. Мирон едва держался на ногах. Очень хотелось спать. Усталость погасила ужасное состояние: он не мог прийти в себя после боя. Японцы сперва выбросили белый флаг, а когда эскадрон окружил колонну их машин, открыли стрельбу в упор. Не заруби он шашкой японского офицера, не было бы в живых Жени. Японец, присев за машиной, целился из пистолета ей в спину...
Пустив рассёдланную Звёздочку возле колючего куста, Мирон сел на землю и, обхватив руками колени, мгновенно замер. Ему казалось, что он все слышит и, если будет команда, немедленно проснётся, но оказалось, что уснул так крепко, что Женя едва его разбудила.
— Мирон! Что с тобой? Встань!
Даже открыв глаза, он не мог сообразить, где он и кто перед ним.
— Командир зовёт, срочно! — сказала Женя, глядя ему в глаза. — Не заболел?
— Здоров, просто задумался...
— К командиру! — повторила Женя. — Машина приехала.
Командир эскадрона был в новеньком летнем обмундировании, в хромовых сапогах, вычищенных до блеска, и при всех орденах и медалях.
Окинув взглядом Мирона, майор нахмурил белёсые брови:
— На кого ты похож? Умойся, сбрей свои серо-бурые усы и гимнастёрку новую надень. Немедленно!
— У меня нет ничего запасного, — доложил Мирон. — И бритвы нет...
— Старшина все сделает. Он у нас все может, — подобрел майор. Только быстрее. Едем в штаб.
По дороге капитан, приехавший из штаба за командиром особого эскадрона, сказал, что все солдаты и офицеры эскадрона награждены орденами и медалями. Спросил, есть ли у майора с собой список личного состава части. Говорил, что результатами разведки кавалеристов интересовался лично маршал Василевский.
В то время не только Мирон, но и командир эскадрона ещё не представляли себе всей важности того, что они обнаружили филиал японской бактериологической лаборатории — «фабрики смерти». Не знали и того, что в Маньчжурии, особенно вблизи лесистых районов, бродили больные лошади. Они понуро стояли на солнцепёке и не реагировали на облепивших их слепней. До слез было жаль этих несчастных больных животных. По приказу их пристреливали и немедленно закапывали, более того, следили, глубока ли яма, и тщательно дезинфицировали хлорной известью место захоронения...
Только на допросе японских ветеринаров, взятых в плен эскадроном майора Лунь, выявилась огромная опасность, с которой встретились советские кавалеристы.
Машина остановилась во дворе большого дома с плоской черепичной крышей.
— Побудь здесь, — сказал майор и скрылся вслед за капитаном в подъезде.
— Значит, орденом тебя наградили, — сказал водитель. — Молодец!
— Не знаю, — удивился Мирон. — Кто сказал?
— Проспал ты все в дороге. Тебя и твоего командира — орденом Красного Знамени, а всех других медалями «За отвагу».
Вручение состоялось под вечер. Собравшиеся, их было человек двести, выстроились здесь же во дворе. Вынесли стол, накрыли красным сукном. Офицер читал громко фамилию награждённого, и тот выходил из строя, направлялся к столу и получал из рук генерала награду. «Служу Советскому Союзу!» — произносил награждённый и возвращался в строй.
Мирон не смог, как другие, блеснуть строевым шагом. Он чуть не споткнулся, когда поворачивался на месте, но зато топал ногами так, что из его кирзовых сапог фыркала во все стороны пыль.
Едва он встал в строй, зажав в руке белую коробочку с орденом, как услышал:
— Сержант Котин Николай Васильевич!
Из строя вышел высокий немолодой сержант. Мирон сразу решил, что это отец Славы. Слава очень похож на него. Чуть не бросился к нему, но стерпел, дождался, когда закончилось вручение.
— Товарищ сержант Котин! — на весь двор громко крикнул Мирон. — Дядя Коля!
Он догнал отца Славы за воротами.
— Извините, товарищ сержант, вы отец Славы Котина?
У сержанта руки задрожали, белая коробочка чуть не выпала.
— Ты знаешь моего сына? — спросил сержант.
— Да, мы в Читу вместе ехали в начале войны. Потом в школе учились... Он мой самый близкий, самый лучший друг... Слава тоже где-то на фронте. Его раньше меня призвали. Он мне и о вас рассказывал, и о матери...
Сержант бросился к Мирону и обнял его сильными руками...
Женя тоже была награждена, ей вручили в эскадроне медаль «За отвагу», но на её лице не было радости. Даже не спросила Мирона, где и как вручали ему орден.
— Что же ты не спросишь меня о Звёздочке? Или все знаешь? — Женя чуть не плакала.
— А что случилось? — робко спросил Мирон. — Заболела?
— Врач признал сап. Всех лошадей поставили в карантин. — И добавила: — ещё семь лошадей пристрелили... А где закопали, я не видела.
Мирон побежал к коновязи, где стояла Звёздочка.
— Твоей тут нет, — сказал дневальный. — Как ты уехал, она сразу зафыркала, повалилась, и готова. Вон там на кургане и зарыли...
Когда все спали, Мирон пришёл на курган. Положил на свежий холм зелёную ветвь кустарника и кусок хлеба, который берег для Звёздочки в вещевом мешке. Слезы текли по его щекам, и дрожали губы. Лошади эскадрона, заразившиеся сапом, погибли за два-три дня. Прибыли ветеринары со всего фронта. Снаряжение кавалеристов и старое обмундирование было сожжено. Солдат и офицеров пропустили через санобработку и выдали новое обмундирование. Всех разместили в новых палатках. Карантин! За личным составом эскадрона было установлено врачебное наблюдение. Отлучаться не разрешалось. Уколы, осмотры, бани...
Карантин продолжался долго. В те дни, когда советские войска в сентябре возвращались на Родину, майор Лунь, ставший командиром отдельного мотоциклетного батальона, получил письменный приказ: «Рядового М. Ефимова направить на учёбу в военное училище имени Верховного Совета РСФСР».
Батальон был расквартирован в Харбине. Перед отъездом Мирон зашёл в комендатуру города за документами и неожиданно встретил Женю. Она работала секретарём.
— Может, после демобилизации поедешь в Читу? А потом тоже в Москву. В институт поступишь, будем видаться... — с добрым чувством сказал Мирон.
— Спасибо за заботу, — улыбнулась Женя. — До института мне далеко, образование моё — пять классов. Когда я могла учиться, если с пятнадцати лет на фронте... А до этого три года на оккупированной территории.
— Ты напиши мне в училище или на разъезд, — попросил Мирон.
— Успехов тебе, Ефимов, — пожелала Женя, расставаясь с боевым товарищем.
Что-то сжалось в груди Мирона, и даже ясный день показался хмурым и тоскливым. Он уже не испытывал неудержимого желания поскорее уехать на разъезд. Готов был возвратить документы и никуда не уезжать... И почему-то вспомнилось, как в детстве ему посчастливилось запустить на ниточке бумажного змея в высокое синее небо. Сколько было радости... Чувствовал по натянутой нитке жизнь бумажного квадратика. И вдруг упругость исчезла нить оборвалась, и, хотя высоко в небе ещё белела маленькая точка, улетавший змей уже не принадлежал ему.
По пути в Москву Мирон навестил дедушку. Василий Федорович был рад, прослезился. Сообщил внуку о телеграмме от маршала Малиновского...
— Да, вот ещё... — сказал дедушка, доставая из ящика стола пачку писем. — Это все от Славы, а вот и его отец прислал письмо. Обещает заехать к нам. Но вот что-то Слава давно не даёт о себе знать.
В одном письме Слава писал: «Я напал на след мамы. Она где-то в японском лагере узников. В этом помог мне Серёжа, замечательный парень. Его хотели убить японцы. Об этом расскажу, когда встретимся. А теперь моя мечта поступить в военно-морское училище. Писать будем друг другу, как договорились, на Безымянный. А там и свои адреса приобретём»...
Ни дедушка Василий, ни Мирон ещё не знали, что Слава Котин погиб в бою...
— А ещё вот подарок Ивана Зайцева, — улыбнулся дед Василий. — Корень жизни, — и рассказал о встрече с Зайцевым в санитарном поезде.
— Иван говорил, что женьшень очень ценится, — сказал Мирон. — Береги, а как приедет Зайцев, отдай.
— Зайцев пишет, что этот экземпляр редкий, и просит переслать в Москву, в медицинский институт. А как это сделать, не знаю. Будешь в Москве, передай.
— Пусть это сделает Иван сам, — посоветовал Мирон. — Он заедет к тебе, когда будет возвращаться домой. А институт и в Чите есть.
На том и порешили: хранить женьшень до приезда Зайцева.
После обеда, когда дед Василий прилёг отдохнуть, Мирон переоделся и ушел к старому кедру.

 

 

🔥 ПОД СОЛНЦЕМ ЕДИНЫМ

Приземлившийся самолёт ПО-2 подрулил к зданию аэропорта, где собрались генералы и офицеры. Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский, не выбираясь из кабины, снял шлем, надел фуражку и, неторопливо перебросив ногу через борт, стал на крыло. Он хотел спрыгнуть на землю, но два генерала протянули руки, чтобы помочь Родиону Яковлевичу спуститься с крыла.
Один из генералов небольшого роста, с глубокими шрамами на лице и повреждённым левым глазом, юркий, весёлый — Владимир Дмитриевич Иванов, заместитель командующего Забайкальским фронтом. Второй — чуть повыше, стройный, с короткими усиками, в гимнастёрке, сапоги со шпорами, на груди ордена и Золотая Звезда Героя Советского Союза. Это прославленный командующий конно-механизированной группы Исса Александрович Плиев. Он удостоен второй Золотой Звезды, о чем в тот день сообщалось в газетах.
Генерал-лейтенант Иванов взял под козырёк и чётко, на одном дыхании доложил маршалу, что воздушный десант высадился успешно. В Порт-Артур и Дальний уже прибывают войска фронта. Затем отчеканил:
— Японский флаг над штабом морских сил Порт-Артура спущен!
Едва отрапортовал генерал Иванов, о выполнении войсками конно-механизированной группы поставленной боевой задачи доложил генерал Плиев.
Малиновский, улыбаясь, поздоровался с генералами, поздравил с победой и, обращаясь к Иванову, сказал:
— Поздравляю вас, Владимир Дмитриевич, с назначением первым советским комендантом Порт-Артура!
— Спасибо, товарищ Маршал Советского Союза! — ответил генерал. Доверие командования постараюсь оправдать.
— Видимо, я прибыл ко времени, — сказал Малиновский, указав рукой на пассажирский самолёт, заходивший на посадку.
— Так точно, товарищ маршал, все рассчитано по минутам. Уже прибывает маршал Василевский, — ответил генерал Иванов.
Громоздкий двухмоторный пассажирский самолёт плавно коснулся земли и, пробежав полкилометра, остановился. Генерал Иванов энергично махнул рукой, и тут же подкатили три легковых автомобиля.
— Прошу, товарищ маршал, — сказал Иванов, открывая дверцу. — А мне разрешите заняться своими обязанностями.
— Я тоже прошу разрешения уйти, — козырнул генерал Плиев.
Оба генерала соблюдали своего рода этикет, полагая, что маршала Василевского Родион Яковлевич должен встретить один.
— Пожалуйста, вы свободны, — разрешил Малиновский. — К самолёту! приказал он водителю.
Лётчики уже поставили трап и выстроились у самолёта.
Неторопливо, поглядывая по сторонам, спустился по трапу Маршал Советского Союза А.М. Василевский. Он был в светлом кителе со Звездой Героя. Вслед за ним сошел Маршал Советского Союза К. А. Мерецков. Он тоже Герой Советского Союза.
Родион Яковлевич направился к самолёту.
Маршал Василевский остановился и, медленно поворачиваясь, осмотрелся.
Малиновский хотел было доложить Главкому, что его войска вступили в Порт-Артур и Дальний и что фронт ещё продолжает разоружать японские гарнизоны и отдельные группы, но маршал Василевский жестом руки остановил его.
— Какие просторы, Родион Яковлевич! — радостно произнёс он и пожал Малиновскому руку. — Доброе утро.
— Здравствуйте, Александр Михайлович, — ответил на приветствие Малиновский, несколько смутившись. — Простора здесь хватает.
Родион Яковлевич не решался первым поздравить Маршала Советского Союза А.М. Василевского с награждением второй Золотой Звездой Советского Союза, потому что и сам был отмечен этой высокой наградой. Он ждал, что скажет Главнокомандующий. А Василевский, по характеру неторопливый, умеющий скрывать свои чувства, помолчал и только после некоторой паузы сказал, повернувшись к Малиновскому:
— Позволь мне, дорогой Родион Яковлевич, поздравить тебя с большой победой и высокой правительственной наградой. — Он обнял Малиновского, трижды поцеловал. — И ещё одно сообщение, — сказал он, переходя на «вы». Вы назначаетесь командующим войсками Забайкальско-Амурского военного округа.
— Спасибо, Александр Михайлович. Но это для меня неожиданность, ответил Малиновский. — А вы?
— Поеду в Москву. Без должности не оставят, — улыбнулся Василевский.
Родиона Яковлевича тепло поздравил маршал Мерецков.
Вскоре приземлился ещё один двухмоторный самолёт, и по трапу сошли Главный маршал авиации Новиков, маршал авиации Худяков, маршал артиллерии Чистяков.
После взаимных приветствий и поздравлений маршал Василевский, обращаясь к Родиону Яковлевичу Малиновскому, сказал:
— Что ж, товарищ Главком, покажите нам землю, где пришлось вам побывать раньше всех нас.
— Совершенно верно, Александр Михайлович, — ответил Малиновский, через Порт-Артур и Дальний лежал мой путь во Францию и обратно. Японцы переименовали Дальний в Дайрен, но русский дух не вытравили. Здесь каждый камень положен руками русских людей. Прошу в машины.
Маршалы Василевский, Мерецков и Малиновский сели в один автомобиль. Комендант Порт-Артура генерал Иванов позаботился о порядке на дорогах и охране командования. Всюду стояли регулировщики, постовые, а по дорогам и улицам патрулировали мотоциклисты.
Родион Яковлевич с волнением смотрел по сторонам и не узнавал тех мест, где бывал в годы своей военной молодости. Многое здесь изменилось, появились новые здания. Однако все тот же легендарный Электрический Утёс, с которого открывается вид на Золотую и Тигровую горы, Суворовский форт. Вдали в молочной дымке утопают вершины Ляотешаня.
Подъехали к русскому военному кладбищу. Сняли головные уборы, поклонились русским воинам — отцам и дедам тех, кто принёс в 1945 году две победы, кто принудил безоговорочно капитулировать — на западе фашистскую Германию, на востоке империалистическую Японию — злейших врагов мира.
Советские маршалы стали в почётный караул.
Адъютанты принесли большой венок из живых цветов с лентой: «От советского командования». Маршал Василевский наклонился, поправил ленту.
Со всех сторон стекались люди. Все без головных уборов. У многих воинов на гимнастёрках блестели ордена и медали.
— А сколько братских могил у нас в Ленинграде, в Карелии, в Севастополе и Одессе, под Курском, под Москвой... Убеждён, не забудут о них наши потомки, — сказал в машине маршал Мерецков.
— Да, всем воздадут должное, — ответил маршал Василевский.
— Это, бесспорно, — согласился Родион Яковлевич. — Подвиг во имя мира и счастья не забудется никогда. Теперь люди могут жить и трудиться спокойно. А над Большим Хинганом, как и прежде, будут летать стрижи...
Долго ехали молча. Смотрели по сторонам, по-доброму отвечали на бурные приветствия местных жителей, толпами стоявших по обеим сторонам дороги с красными флажками. Много среди них было исхудавших, в ветхой одежде китайцев.
Кто-то поднял транспарант: «Война войне!» На другом: «Чтобы жить, нужен мир!» И много плакатов со словами благодарности советскому воину за освобождение от гнета японских поработителей.
Лилась отовсюду музыка. Китайцы кричали «шанго!», выражая радость и признание советским войскам.
У всех воинов, от солдата до маршала, позади смертельные бои, изнурительные марши в жару и дождь, бессонные ночи и усталость. Остались далеко на севере сопки, усеянные гранитными глыбами, леса, валежник, непролазные дебри и на сотни километров болота со зловонным смрадом.
А сколько продумывался, изображался на картах, оформлялся на бумаге и чертежах план этой, хорошо бы последней на планете войны. Вот они, ликующие солдаты, смеются, радуются, словно уже позабыли страшные дни боев и страданий на дорогах войны. Нет, не забыли и никогда не забудут!
— Есть предложение, — сказал маршал Василевский. — Сегодня на этом поставить точку. Совещание перенесём на завтра. Отдохнём...
— Как следует, за всю войну, — поддержал маршал Мерецков.
— Вот именно, как следует, — согласился Александр Михайлович. — Или есть другое предложение, Родион Яковлевич?
— Сначала прошу на обед, — сказал Малиновский. — А уж потом отдыхать.
— Возражений нет, — согласился Василевский.
2 сентября 1945 года в Токийском заливе на борту американского линкора «Миссури» был подписан акт о капитуляции Японии. Сначала подписали акт представители побеждённой Японии. Затем поставили свои подписи представители союзных держав: США, Китая, Великобритании и Советского Союза. Акт подписали также представители Австралии, Канады, Франции, Голландии, Новой Зеландии. Япония заявила о безоговорочной капитуляции всех вооружённых сил, как своих, так и находившихся под её контролем. Японские войска должны были прекратить военные действия, сохранить в целостности все вооружение, военное и гражданское имущество. Военной и гражданской администрации приказывалось выполнять все требования Верховного командующего союзных держав на Дальнем Востоке. Японскому правительству предписывалось немедленно освободить всех военнопленных и интернированных гражданских лиц. Власть императора и деятельность правительства подчинялась Верховному командующему союзных держав.
Капитуляцию империалистической Японии предопределил разгром её ударной группировки — миллионной Квантунской армии. Советские войска, выполняя свой союзнический долг, нанесли последний и решающий удар по силам агрессии, развязавшим вторую мировую войну.
Что принесла победа на дальневосточном театре военных действий? Были ликвидированы все плацдармы и военные базы, созданные японскими империалистами для нападения на СССР, и обеспечена безопасность наших дальневосточных границ. Нашей стране был возвращён Южный Сахалин, Курильские острова. Мы получили свободный выход в Тихий океан.
Капитуляция Японии и окончание войны на Дальнем Востоке создали народам Китая, Кореи и других стран Восточной и Юго-Восточной Азии благоприятные условия для успешной борьбы за свою свободу и независимость.
Все это добыто ценой больших жертв. В последней сводке Совинформбюро о военных действиях на Дальнем Востоке есть слова, которые помнят участники той войны: «...Потери наших войск на Дальнем Востоке составляют: убитыми 8129 человек и ранеными 22264 человека».
После подписания акта о капитуляции Япония прекратила сопротивление, но капитуляция японской армии в различных странах Восточной и Юго-Восточной Азии затянулась, особенно в Центральном и Северном Китае.
Хотя 9 сентября в Нанкине был подписан документ о капитуляции японских войск, находившихся в этих районах, многие японские части оставались вооружёнными и использовались в борьбе с национально-освободительным движением в странах Азии, что поддерживалось США.
Подписание 2 сентября 1945 года акта о капитуляции официально означало конец войны с Японией и окончание Второй мировой войны.
Окончание войны на Дальнем Востоке спасло от гибели многие тысячи американских и английских солдат и офицеров, избавило миллионы японских граждан от неисчислимых жертв и страданий, предотвратило дальнейшее истребление японскими оккупантами народов Восточной и Юго-Восточной Азии. Рано утром двухмоторный самолёт, на борту которого находился Малиновский, вылетел с аэродрома близ порта Дальнего и взял курс на Читу.
Пройдёт несколько лет, и дважды Герой Советского Союза Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский займёт пост Министра обороны СССР, почти десять лет будет стоять он во главе овеянных славой Вооружённых Сил нашей страны.
В сентябре 1945 года под Москвой ночью были заморозки. На исходе месяца вновь настали погожие дни, стало солнечно и по-летнему тепло, но вороха опавших листьев напоминали, что пришла первая послевоенная осень. На даче было тихо, как в лесу. Только дрозды в кустах рябины посвистывали, предупреждали друг друга: на крыше беседки греется на солнышке рыжий кот.
Александр Михайлович Василевский, сидя в плетёном кресле на открытой веранде, прислушивался к тишине. Он чувствовал недомогание, усталость во всем теле.
Маршал встал, взял в узком коридорчике шинель и опять сел в то же скрипучее кресло. Подумать только: совсем недавно, во Владивостоке, в Хабаровске и Чите он слышал радостные голоса солдат, видел колонны танков, орудий, машин, горы японского оружия и толпы военнопленных, а теперь тишина, войны, как и не было. Все тот же лес, летают птицы. Не сон ли все это? Давно ли было это грозное время — с рассвета 22 июня 1941 года по 2 сентября 1945 года?.. Нет-нет, все это не приснилось.
После войны Василевский возглавлял Генеральный штаб, с марта 1949 года по март 1953 года он был Министром Вооружённых Сил (военный министр) СССР.

 

☆ ☆ ☆

 

Время не старит героев книг. В повести навсегда останутся юными Мирон, Слава и Сережа. А на том месте, где в годы войны были вырублены кедры, уже шумит ветвями кедровый молодняк. На деревьях появились шишки. Впереди молодняка стоит огромный старый кедр, как полководец перед своими войсками. Ночью, когда дует ветер, его тёмные ветви о чем-то шепчут.

 

1 | 2 | 3 | 4

    
  1. 5
  2. 4
  3. 3
  4. 2
  5. 1

(1 голос, в среднем: 5 из 5)

Материалы на тему